1978 — 1987 гг.
(Межведомственная экспедиция)
Текст написан для сайта Александры Горяшко. Литторины на литорали. История биологических стационаров Белого и Баренцева моря.
После окончания Ленинградского университета в 1972 г. я стал работать в Центральной лаборатории по воспроизводству рыбных запасов Главрыбвода. Главрыбвод – это одно из Главных управлений Министерства рыбного хозяйства СССР, которое занималось рыбоохраной и рыбоводством. Главк был в Москве, а Лаборатория – в Ленинграде. Мы были главной наукой для осетровых и лососевых рыбоводных заводов всего СССР.
Я писал диссертацию по водно-солевому обмену атлантического лосося (семги) и мне не хватало материала по беломорской семге, особенно в морской период жизни. В море семгу тогда не ловили. И вот однажды наш директор, Ирина Алексеевна Баранникова, сказала мне, что сотрудник ВНИРО Эразм Львович Бакштанский собирается построить около Кандалакши морские садки и поместить туда молодь. За неимением лучшего такую рыбу можно было считать морской, так что я списался с Бакштанским и напросился в экспедицию.
И в июне 1978 г. я встретился в Кандалакше, на рыбоводном заводе, с участниками экспедиции, а вскоре мы перебрались на берег реки Лувеньга.
История с географией.
Река Нива, на берегах которой стоит город Кандалакша, была важной семужьей рекой Белого моря. В 1930 г. на Ниве сооружена первая из каскада Нивских ГЭС, подорвавшая возможность естественного размножения нивской семги. Для компенсации ущерба на левом берегу старого русла Нивы был построен рыбоводный завод. Решение о постройке было принято 7 декабря 1951 г., а в строй завод был введен ы марте 1958 г.
К этому времени от нивской семги уже ничего не осталось, поэтому к середине 70-х годов завод работал по следующей схеме: икру заготавливали на р. Кола и в меньшей мере на р. Лувеньга, инкубацию икры и выращивание молоди проводили на воде Нивы, основную часть продукции выпускали в реки Лувеньга и Колвица.
Река Лувеньга относится к малым рекам Кольского полуострова. Ее длина 29 км, максимальная ширина 17 м.
Экспедиция называется
Экспедиция наша была столь многочисленна, что расположилась на обоих берегах Лувеньги в полукилометре от устья.
На левом берегу стоял домик Кандалакшского рыбоводного завода (комната и кухонька) и сарайчик. В доме жили 2-3 сотрудника рыбоводного завода. Их задачей был отлов, а главное, охрана, взрослой семги, которую держали в садках. Охрана была круглосуточной.
Экспедиция посреди поселка
Поэтому мы разбили палаточный лагерь рядом с ними, так как местные жители знали, что туда заходить нельзя. Построили большой стол (рабочий и обеденный одновременно), оборудовали костровище, а со временем построили и баню, вкопавшись в береговой обрыв. А еще там был балок (строительный вагончик), где мы хранили оборудование и работали в дождь. Позже мы пристроили к вагончику веранду, где были склад и лаборатория.
Наши палатки и домики
На правом берегу, между дорогой и морем, стояла избушка из двух комнат и кухни. Этот домик арендовал ПИНРО, и там жила ПИНРОвская часть коллектива.
РУЗ для мальков
Когда подошло время публиковать и докладывать результаты наших работ, то оказалось, что перечисление тех организаций, где мы работали, занимает много места. Тогда Эразм Львович Бакштанский и придумал для нас название «Межведомственная экспедиция».
В 1978 и 1979 годах наши результаты вошли в отчет ПИНРО, кроме того, каждый из нас отчитывался и в своей конторе.
Научным руководителем проекта был Бакштанский. Инфраструктура стационара принадлежала ПИНРО (если термин инфраструктура применим к домикам, палаткам и сеткам), а конкретно, Александру Лоенко, остальные привозили свое оборудование и московские и питерские деликатесы. Но сыр и колбасу съедали быстро, а потом переходили на ПИНРОвскую тушенку, их экспедиции тогда еще хорошо снабжали.
Состав первой экспедиции:
от ВНИРО
Бакштанский Эразм Львович
Сафонов Николай Владимирович
Рождественская Валентина Ивановна
Жуйков Александр Юрьевич
от ВНИРО
Бакштанский Эразм Львович
Сафонов Николай Владимирович
Рождественская Валентина Ивановна
Жуйков Александр Юрьевич
от ВНИПРХ
Яржомбек Александр Александрович
Михайлов Ю.Г.
Пинчуков Л.А.
Яржомбек Александр Александрович
Михайлов Ю.Г.
Пинчуков Л.А.
От ПИНРО
Лоенко Александр Андреевич
Задорина Вера Михайловна
Исаев Виктор Сергеевич
Лоенко Александр Андреевич
Задорина Вера Михайловна
Исаев Виктор Сергеевич
Ну и я представлял свою лабораторию и весь Главрыбвод.
Саша Лоенко, Коля Сафонов и местный житель
Заведующим рыбоводным пунктом Кандалакшского рыбоводного завода на Лувеньге все эти годы был Кузнецов Николай Иванович.
Во второй экспедиции не было уже ВНИПРХа, зато команда ВНИРО пополнилась Верой Андреевной Лепской.
В третьей и последующих экспедициях нас уже стало меньше: работали Лоенко, Исаев, Сафонов, Жуйков и я. ПИНРОвцы привозили студентов-практикантов (Калининград, Луцк), Сафонов как-то привез двух дам-аквалангисток, чистить сетные стенки. Подолгу бывали у нас на речке родственники и друзья. Но ежегодно работали мы четверо, а потом Коля Сафонов и Саша Жуйков перенес ли свои исследования на Кандалакшский завод. Так что в последние годы на стационаре оставались ПИНРОвцы и я. В конце 1983 года я перешел на работу в ММБИ и сезоны 84-87 годов уже проводил, как сотрудник Академии Наук. Тогда со мной приезжали студенты из Воронежа и Кишинева.
В те годы, когда экспедиция наша стала не столь многолюдной, мы палатки уже не ставили, помещались в балке и в ПИНРОвском домике. И готовили уже не на костре, а на электроплите.
Наука и жизнь
К моменту нашего первого приезда на речку ПИНРОвцы уже поставили свой РУЗ (рыбоучетное заграждение). Стенки РУЗа из 10 миллиметровой дели (сетки) полностью перекрывали сечение русла. Уткнувшаяся в стенку рыба попадала в сетной конус-мережу, которая заканчивалась деревянным ящиком-рыбоуловителем (вот он на фотографии такой усечённой пирамидой плавает).
Метрах в 50 ниже был РУЗ Кандалакшского завода, из более крупной дели для взрослых рыб.
Вскоре после нашего перебазирования на Лувеньгу, туда, в нескольких километрах выше нас, выпустили с Кандалакшского завода 1300 рыб, через несколько дней еще 8 тысяч, а потом еще 6.5 тысяч. И почти вся эта рыба, а так же мигрировавшая в море молодь от естественного нереста, попадала в наш РУЗ.
Таким образом, с 1978 года мы 10 лет поштучно пересчитывали всю семгу реки Лувеньга. Та молодь семги, что шла сверху к морю, попадала к нам в РУЗ. Мы ее считали, сортировали по группам, часть рыб брали на разные анализы и эксперименты, а большую часть выпускали ниже нашей стенки. Стенку РУЗа рыбоводного завода эта молодь проходила беспрепятственно.
Вся взрослая семга, что шла из моря вверх на нерест, попадала в заводской РУЗ, а оттуда в садок, где и содержалась до созревания. Часть рыб осенью выпускали в реку, так, чтобы они могли отнереститься до того, как их поймают браконьеры, а часть служила источником икры и молок для завода. После нереста от работников рыбоводного завода мы получали информацию о каждой взрослой рыбе, как использовавшейся, так и выпущенной, как минимум, о ее поле и возрасте.
Система двух РУЗов очень облегчала работу, так как снимала с нас обычное подозрение, что вся наша наука затеяна ради того, чтобы взрослую семгу поймать и съесть, а изучение молоди лишь прикрытие. А тут было очевидно, что товарная рыба в наши руки не попадает. (На других семужьих речках рыбинспекция пасла мои экспедиции весьма плотно).
Результаты первого сезона оказались очень интересными.
В те годы официальная точка зрения утверждала, что любой ущерб естественному воспроизводству семги можно компенсировать постройкой рыбоводного завода. В заводских условиях проходит весь пресноводный период жизни молоди, а потом, после выпуска в реку, она быстро уйдет в море, вырастет там и вернется в ту реку, куда ее выпустили.
Оказалось, что отловленная в Лувеньге молодь, выращенная на заводе, по всем исследованным показателям уступает молоди природной, от естественного нереста. (Заводскую молодь перед выпуском метят, отрезая жировой плавник. Этот плавник, что между спинным и хвостовым, не восстанавливается, в отличие от остальных). А потом ПИНРОвцы стали по чешуе определять возраст заводской молоди. До этого всем казалось, что это лишняя работа, ведь очевидно, что у заводских рыб пресноводный возраст равен возрасту выпуска с завода. Оказалось, что не очевидно. Самые лучшие заводские рыбы, крепкие, здоровые, с развитыми плавниками, были на год старше остальных. То есть они задержались в реке после выпуска, выжили, перезимовали, одичали и пошли в море через год. Но было их очень немного. Именно такие рыбы и обеспечили возврат взрослой заводской семги, это показал анализ чешуи производителей. А та заводская молодь, что ушла в море в год выпуска, погибла вся. То есть нам удалось продемонстрировать неэффективность завода. В последующие сезоны мы аргументировано доказали этот вывод.
Нам удалось быстро опубликовать результаты первой экспедиции, да еще и на английском, поскольку ВНИРО имело право подавать свои материалы на ежегодные сессии Совета по изучению моря (ICES). И хотя это были не полноценные статьи, а, юридически, размноженные рукописи, не прошедшие внешнего рецензирования (за границей статус таких публикаций был невысок — «предварительные результаты на правах рукописи»), в СССР они были престижнее статей в наших академических журналах.
И тут перед нами встал вопрос, а как обойти цензуру и все же сказать, что вся заводская молодь после выпуска погибла. Прямо это сказать мы не могли, цензоры Главлита не пропустили бы и зарубили бы всю публикацию. Выкрутились мы, я считаю, очень изящно, написав: «Известно, что в морской период жизни погибает 95-99% дикой молоди семги (ссылки на западные литературные источники). Для заводской молоди этот показатель еще на несколько процентов выше».
Это прошло, и дальше, в следующих статьях, мы могли писать, что «Как было нами показано, вся заводская молодь погибает после выпуска» и давать ссылку на эту статью. Раз материал был уже опубликован, то у цензуры возражений не было, им же не суть была важна, а собственная безопасность, а тут кто-то до них уже разрешил.
Мне удалось, с помощью Бакштанского, в том же году опубликовать в ICES свою статью про балтийского лосося. Более того, имея на руках разрешение Главлита на вывоз статьи за границу, я послал тот же текст в нормальный международный англоязычный журнал. Статья была опубликована. Мне казалось, что это очень круто, всего третья настоящая журнальная статья (не тезисы и не сборники), без соавторов-паровозиков, а уже в Comp. Biochem. Physiol. Формально так и было, но фактически, как я понял гораздо позже, это ухудшило отношение ко мне старших коллег, мол, выпендривается мальчик не по чину.
В последующие годы мы отслеживали влияние разных условий выпуска молоди на ее выживаемость в реке и в море. Кроме прикладных исследований для нужд рыбоводства, мы занимались и чистой наукой: опубликовали вместе с Александром Лоенко в «Вопросах Ихтиологии» несколько статей по сравнительной характеристике мигрирующей молоди семги и кумжи, описали обнаруженных нами в Нижнем Лувеньгском озере семужат, решивших не уходить в море, а остаться жить в озере (Так, по-видимому, возникли популяции лосося в Ладожском, Онежском и некоторых других озерах).
Вместе с сотрудницей ББС ЗИНа Любовью Яковлевной Штерман мы смогли показать, что у молоди семги, водно-солевой обмен перестраивается с пресноводного на морской тип уже в пресной воде, хотя и на последних метрах перед переходом в море, но заранее.
Кроме того, на базе нашего стационара работали по своим темам сотрудники разных академических институтов: ИЭМЭЖа, ЗИНа, Института биологии внутренних вод, Института биологии Карельского филиала АН. Академическим ученым было достаточно сложно получить разрешение на вылов семги (даже молоди), а у нас такое разрешение было, плюс к этому мы могли достаточно точно сказать, когда надо приехать на Лувеньгу, чтобы получить материал. Ведь год на год не приходился, дикая молодь могла начать миграцию в июне или же в июле.
Но основное направление наших работ было рыбохозяйственным. Результаты оценки функционального состояния заводской молоди показали, что у этих рыб практически нет шансов выжить после выпуска в естественные условия. Подсчет количества выпущенных рыб, рыб ушедших из реки в море и взрослой семги, вернувшейся на нерест, подтвердили это. 82% рыб гибнет еще в реке, вскоре после выпуска, а остальные – в море. И в результате кандидатскую я защищал не по ихтиологии, а по физиологии, так как мое руководство посоветовало мне не размахивать грязным бельем отечественного рыбоводства перед ихтиологической аудиторией, многие в которой были сторонниками рыбоводства. А у физиологов это прошло как прикладной довесок к хорошей академической диссертации про водно-солевой обмен, придающий ей народно-хозяйственное значение. (см. приложение).
После защиты и перехода в ММБИ я продолжал работать на Лувеньге. Поначалу Г.Г. Матишов с энтузиазмом отнесся к этой работе, так как от академического института требовали рыбохозяйственных работ. Мы составили программу работ по сравнению дикой и заводской молоди по целому ряду параметров. Планировалось участие нескольких лабораторий ММБИ в обработке материала. Но дальше дело застопорилось. Областные власти стали пытаться развивать товарное выращивание семги, по примеру норвежцев. И ММБИ должен был сосредоточиться на баренцевоморских популяциях семги, так что в 1986 году мой сезон работы на Лувеньге стал последним.
Руководство ПИНРО тоже стало косо смотреть на многолетние сидение своих сотрудников на не самой важной семужьей реке Кольского полуострова. И сколько мы не пытались их убедить, что каждый следующий год давал нам уникальный материал по выживанию семги в реке и в море, и что тут важен именно многолетний непрерывный мониторинг, ведь каждый год возвращаются рыбы нескольких генераций. В 1987 г. Александр Лоенко последний раз посчитал молодь на нашем РУЗе. На следующий год его отправили на реку Кола.
Но мы с ним написали и в 1990 г. опубликовали монографию по итогам нашей работы. В 1992 году ее перевели на английский и издали канадцы в серии Canadian Translation of Fisheries and Aquatic Sciences, о чем я узнал совершенно случайно из американского реферативного журнала. Я написал канадским издателям, и они милостиво прислали нам один экземпляр.
Обложка книги
Основной вывод наших многолетних работ был шокирующим: Кандалакшский рыбоводный завод вносил отрицательный вклад в воспроизводство лувеньгской семги. Взрослое потомство от 100 рыб, использованных для рыбоводства, составляло лишь 60 экземпляров. То есть каждый рыбоводный цикл сокращал популяцию на 40%.
В 1993 г. я защитил докторскую диссертацию, значительную часть которой составили материалы, собранные на Лувеньге. Защищался я уже как ихтиолог, во ВНИРО, так как за 10 лет, прошедших после защиты кандидатской, представление о том, что заводское разведение лососевых рыб не эффективно, уже перестало быть крамолой, во многом и в результате наших работ. И строительство рыбоводных заводов перестали рассматривать как лучший способ компенсации ущерба естественному размножению семги.
Александр Лоенко перешел из ПИНРО в Мурманрыбвод, стал там главным рыбоводом и пытался повысить эффективность рыбоводства, организовав выпуск молоди с учетом наших рекомендаций. Но никому, кроме него, это было не нужно, так как заводы отчитывались по количеству выпущенной молоди, а не по ее выживанию в природе. Поэтому тратить деньги на более дорогие варианты выпуска, с предварительной адаптацией, никто не захотел.
Заповедник
В экспедиции 1979 г. мы решили количественно оценить, сколько выпущенной в реку молоди уничтожается чайками. Решили пригласить орнитолога. Я поехал в контору Кандалакшского заповедника. Мне повезло, что там как раз был В.В. Бианки. Он пригласил меня поплыть с ним на Ряжков и поговорить со студентами, может, кто и согласится. Последний раз я был на Ряжкове в 1966 г. ЗИНовским юннатом. Через 13 лет остров показался мне очень маленьким. За несколько часов я успел слазить на Сопку, дойти до Южной губы, пообедать с нинбурговскими юннатами. Быт их был гораздо цивилизованнее нашего, готовили они на газу, электричество у них тоже было. Уговорил поехать к нам студента ленинградского пединститута, и мы с ним вернулись в Кандалакшу, а потом и на Лувеньгу. Оборудовали Саше шалашик для скрытного наблюдения и стали ждать выпуска очередной партии семужат. Результаты наблюдений нас поразили. Лувеньгские чайки вообще не желали ловить рыбу в реке. Им вполне хватало коровьего комбикорма, рассыпанного вокруг совхозной фермы.
В следующие годы мы подружились с заповедниковским лесником, жившим на кордоне на краю поселка. Летом 1979 г. я увидел у него во дворе группу школьников. Оказалось, что это нинбуговские юннаты, пришедшие на веслах с Ряжкова. Они выполнили по пути несколько драгировок и собирались заночевать на одном из прибрежных островов. Мне эта идея очень не понравилась, так как взрослых в группе не было, старшие девочки были девятиклассницами, а мальчики были вообще семиклассниками.
А Лувеньга уже начала отмечать День Рыбака, важный праздник для любого поморского поселка, пьяные искали приключений. Ребята категорически отказались остаться ночевать у нас или на кордоне. Тогда я взял свой спальный мешок и отправился с ними на остров. Просидели у костра почти до утра, было очень интересно трепаться с ребятами. Там было очень интересное сочетание крупных степенных девиц и мелких нервных мальчиков.
Утром ребята отправились на Ряжков.
* * *
ПРИЛОЖЕНИЕ: ФОТОГРАФИЯ, КОТОРАЯ ЧУТЬ НЕ ПОМЕШАЛА МНЕ СТАТЬ КАНДИДАТОМ НАУК.
Для успешной защиты кандидатская диссертация должна иметь научную новизну и практическую значимость. С последней у меня все было в порядке, поскольку работал я с атлантическим лососем, важным объектом рыболовства и рыбоводства.
С новизной тоже все было отлично — я сделал то, что до меня не делали — исследовал такой показатель, как активность фермента сукцинатдегидрогеназа в хлоридных клетках жаберного эпителия на всех этапах жизни лосося и нашел много интересного. Для этого мне пришлось адаптировать методику обнаружения этого фермента из чисто лабораторного в такой, который можно использовать в полевых условиях — на рыбоводных заводах, на берегу реки, на корабле и даже в лодке последи Онежского озера.
Я очень гордился этим методом и поэтому акцентировал на этом внимание зала на предзащите. (Для тех, кто не внутри: предзащита гораздо более опасный для соискателя этап, чем собственно защита диссертации. Завалить на защите считалось в то время дурным тоном, а вот на предзащите отвергались многие работы).
И вот, чтобы показать, какую замечательную методику я разработал, демонстрирую слайд. Примерно как на фотографии, но еще и в цвете: Берег Белого моря, за спиной опушка леса. Я стою за грубо сколоченным столом прикрытым от бокового ветра тентом. На столе бутылки с разными реактивами и мини-термостат — обычная кастрюля с кипятильником и контактным термометром, коробка с обработанными жабрами. 
Но не учел я, что выступаю не перед полевыми биологами. Предзащита проходила в Институте эволюционной физиологии и биохимии АН СССР, так что значительная часть аудитории работала только в лабораторных условиях. И они восприняли это как кощунство, о чем и заявили. Так, одну даму шокировало сочетание контактного термометра и закопченной кастрюли, а пожилой кандидат наук, как потом оказалось отставной военный химик, очень возмущался тем, что я стою босой, но в офицерских галифе (дедушкиных), а вместо уставных тесемочек на ступнях видны цветные резинки.
Поэтому многие выступавшие в обсуждении говорили, что это не тот уровень, с которым надо претендовать на защиту в институте Академии Наук. Но их убедили, что результаты опубликованы в журналах Академии Наук и за рубежом, так что научный уровень сомнений не вызывает, а защита диссертации с таким прикладным значением будет полезно для институтского отчета.
Так что все обошлось.
Здравствуйте, Александр. Спасибо за классный очерк. Насколько верно все подмечено. И по сути ведь ничего и нисколечко не изменилось. Читаю и хохочу. У нас в водохранилищах одни умники, озадачиваясь до сих пор ищут тарань,и находят, таки тарань, раскладывая крупную плотву, по цвету плавников и радужки глаза, нисколько не заморачиваясь, ну хотя бы с подробностями водно-солевого обмена таковой. Другие вдруг обнаруживают краснокнижного проходного рыбца (литофил), тщательно забыв об каспийском (фитофил) , натурализованного там по причине доступного нерестового субстрата еще в 60-70 гг. В изолированных озерах наоборот, вдруг обнаруживают натурализовавшегося форелеокуня,(опыт провалился еще в 60-х), как только возник спрос на басса у спортсменов. Весной промысловики с телевизионщиками радостно идут выставлять нерестилища(гнезда из соснового лапника) для судака в открытой части водохранилища, не озадачиваясь тем, что он там во-первых никогда не нерестился, во вторых тем что выставленные одиночные гнезда сносит сгонно-нагонными течениями. Госрыбагентство вдруг заказывает зарыбление водохранилищ непременно 1+ РЯР( по факту-гибрид БТ и ПТ, но неясно-кто там кто), но с навеской не более чем 80-100г., и этот цирк происходит в 6 зоне рыбоводства.В общем, как и прежде ничего общего с реальным рыбоводством.